Инна Богачинская

 

"В ЧЕТВЁРТОМ ИЗМЕРЕНИИ"

Нью-Йорк, 1994 г.

ПОКА Я НА ЗЕМЛЕ...

Пока я на Земле,
для меня гастролируют птицы.
Заражают вокзалы.
Твои руки врачуют теплом. 
Пока я на Земле,
мне ещё надлежит возвратиться 
К возрожденным вулканам, 
от которых меня унесло.

Пока я на Земле,
я хочу разминировать мысли
И металлом метафор
украсить пролёты страниц, 
Замирать в медитации,
как прозревающий мистик, 
И разлиться по миру, 
как высокогорный родник.

Пока я на Земле,
не смогу по-лягушечьи хлюпать, 
Если кто-то в петле, 
пусть совсем на другом берегу.
Я на помощь рванусь
даже в самой изодранной шлюпке, 
Даже если спасти 
в этот раз я уже не смогу.

Пока я на Земле,
прокажённым пожертвую кожу.
Обречённых утешу.
Отвергнутых в душу приму. 
Я не знаю, насколько я здесь задержусь
и когда меня скосит, 
Но пока - 
просто так не позволю пропасть никому.

Пока я на Земле,
для меня продолжаются съёмки, 
Где мне выдана свыше
не слишком заметная роль -
Выгребать из беды
неприкаянных и неуёмных, 
Чтоб никто не сломался 
и других не сумел распороть,

Чтоб коснуться сердец,
где свирепствуют страхи и стужи, 
И бездомных укрыть,
и отчаявшихся пожалеть. 
Заменить батареи
во взглядах и душах потухших, 
Пока я мимолётно 
ступаю по этой Земле...

***

ОБОЖЖЁННЫЕ СТИХИ

Распахнулась весна,
чуть живая от старта, 
Будто кто-то ей жилы вспорол. 
Так запойно грешат
накануне инфаркта, 
Невзирая на холестерол.

Так идут вопреки
докторам и кукушкам, 
Гороскопам и снам вопреки. 
Так крылато ступают
на плаху Искусства. 
Так над бездной поют васильки.

Обнаружится цепь
обострённых наитий, 
Когда нечего больше терять.
Когда всё нипочём.
И когда не боитесь 
К прокажённым зачислиться в ряд.

В ногу - норма и бред.
Грани - не ощутимы. 
А шизоидность - пропуск в астрал.
Над планетой безумств
звёздный гнев прокатился. 
От ожогов восход умирал.

Обречённому - рай.
Обожжённому - льдину. 
Неприкаянным - поиск и суд. 
Изощряется шут
на Земле Подсудимых, 
Где не жалость, а жертву несут.

Видно, время уйти.
Не резон - оставаться.
Перешеек надежды сожжён. 
И не надо речей.
И не стоит оваций. 
Я всего лишь - стажер.

***

 

 

 

 

РЕПЛИКА К ВОПРОСУ О РАССТОЯНИЯХ

Интервал - расстояние между
двумя звуками. 
Свобода - расстояние между тем,
что хочешь, и тем, что должен. 
Пустыня - расстояние между
эхом и ауканьем. 
Жизнь - между первым криком 
и последним вздохом.

А когда безысходность забьётся падучей, 
Разрывая артерии между землянами, 
Чем измерить расстояние между душами, 
Если единица отсчёта неисчисляема?

Только смодулировав
в тональность прощения, 
Где вместо тромбоза - триумф миокарда, 
Удостаиваешься необщего прочтения 
Всех уязвимостей, ошалелостей, 
обвинителей и адвокатов.

Но в какую бы ни заезжали тональность 
И как бы ни выла вина, -
Увы - нам дороже рожденные нами, 
Чем породившие нас.

Сколько солнечных мигов 
друг другу не отдано!
Скольких мы отпевали, а сами - неспетые. 
Хоть в застенках мусолила нас периодика, 
Перед нами распахивались энциклопедии.

Мы возводим сооружения эпохальные. 
Получаем дипломы, проскочив
коварнейшие экзамены, 
Но оказываемся безоружными
перед двумя дыханиями, 
Зависшими на разных концах 
телефонного истязания.

Согласно всемирному
притягательному действию, 
Куда-нибудь разрешаются
все неустойчивости: 
Терции - в квинты. Полёты - в падения. 
А уходы неизбежно направлены в тонику.

И только в человечьем
комплексующем муравейнике,
Где просто прослыть то бунтарём,
а то - соглашателем, 
Где направление "вправо" значится
много левее,-
Всё почему-то не туда разрешается. 
Поэтому всё чаще
с ужасающей горечью думаешь, 
Глядя на слепоту человеколиких,-
Для чего создавать расстояния
между душами, 
А потом удивляться, 
что его не сумел залатать 
искуснейший аналитик?!.

 

***

 

 

МАЛЕНЬКОЕ ПРЕДВЕЧЕРНЕЕ ОТВЛЕЧЕНИЕ

Облачает в озноб
от крещендо пожарных и скорых. 
Облака нависают,
как заговор скважин замочных. 
Замер в многосемейном сиротстве
угасший город.
И по жилам его
пробегает рапсодия ночи,

Облака в синяках. 
Будто вены -
грозою набухли. 
В этот час -
опасенья острей
и потери рельефней. 
На изнанке души -
рвы, рубцы и сгоревшие угли. 
И пейзаж этот -
до помутненья в сетчатке -
приелся.

Выбираешься вроде
из непроходимых коллизий, 
Обратившись в затишье
на молнию мига хотя бы. 
Но не избавляешься,
даже если запоем молиться, 
От присосов смертельной, 
себя измочалившей тяги.

А казалось, что к ней
перерезаны все магистрали. 
И на новой волне
зазвучали иные наречья. 
Но она наступает,
как высвободиться ни старалась. 
От неё не отхлынуть. 
Не вылечиться. 
И не отречься.

Так несёшь эту ношу
под маской слепца и провидца. 
Но когда - как фантом -
неудержанный импульс подскочит,
От критической массы
провидческой маске скривиться, 
И под сердце вколоть 
обезболивающий наркотик.

Облака в синяках. 
Как монашенки -
от поцелуев. 
Виновато повисли,
Греховность свою искупая, 
Им себя рассказать -
не стороннюю повесть послушать. 
Но в падении их - 
вызывающий праздник опалы.

Зашиваешься в город.
В гольфстримы его и мерзлоты. 
Наступаешь на корку
едва затвердевших царапин.
Будто смыло следы.
И как будто уже не колотит 
От утраченного 
и того, что придется утратить.

И утешишься тенью
стучащихся в завтра историй. 
И увидишь, как утро
свой фрак одевает блестящий. 
Если б только позволить!
Не мешкать. 
Позволить - и только -
Пробиваться росткам 
этой новой, 
стремительной тяги.

***

УЛИЧНЫЙ РОМАНС

Все романы мои -
в острой вирусной форме,
с осложнениями и ожогами. 
То ли это призы. А то ли -
прививки небесные. 
Я пытаюсь спастись от них,
обратясь к терапии шоковой. 
Но они настигают меня, 
как стихийные бедствия.

Все романы мои беспризорны -
как ноты без пения. 
Голодны - как апрель.
Искромётны - как электричество. 
Я сквозь них прохожу.
В их глазах наваждение пенится. 
Ну, а я - то свожу их к нулю. 
А то - в мантию "Ваше Величество".

И вплетаюсь в листву. 
И по-прежнему останавливаю 
дыхание транспорта.
Позывные ловлю.
И разброд своих мыслей выгуливаю. 
Меня можно сорвать и отбросить.
Трактовать меня можно по-разному. 
Но на всех магистралях
исповедую верность себе
И - роману с улицей.

Это соло из полифонической
уличной фантазии. 
Я её подголосок. Островок,
окруженный акулами. 
Мимолётность, в которой
угадываются очертания 
Всех толчков и развилок, 
с тупиками, контузиями и закоулками.

Подставляю себя под обстрел
воспалённых внезапностей. 
И под залпы зрачков,
и под молнию скомканных импульсов, 
Как крупье - выбираю игру
стопроцентно азартную. 
И она отвечает мне
равновеликой взаимностью.

Не заменишь ничем остроту
этих беглых привязанностей. 
Этот клеточный зов.
Притяжения пытку и магию. 
Когда всё на счету.
И друг другу ничем не обязаны, 
Кроме этого неукротимого 
уличного романчика.

Он выводит из спячки, 
Из бессрочного
теплообменного голодания. 
Наполняет пространство
непредсказуемостью и сказочностью. 
И подлежит регулярному переизданию 
В силу своей хронической 
недосказанности.

А пока - отступаю
и праздную с ветками голыми 
Этот праздник распада
и возрожденного действа. 
А потом, может быть,
я опять потеряю голову. 
Но - надеюсь - на десять минут. 
Как заведено - только на десять.

***

КОРОТКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ В ДЛИННЫЙ ДОЖДЬ

Лило, как будто мир от жажды высох,
Смывая и налет, и наготу,
Лило, как будто Небу брошен вызов.
Как будто Землю на расстрел ведут.

Лило так, как "мело - во все пределы".
И нечем было течь остановить.
Не то чтобы свеча - звезда горела
В черте захоронения любви.

Мне все это до одури знакомо -
Восставших капель си-минорный вальс.
Как в двадцать - пробегаю босиком я.
Рисунком стоп пломбируя асфальт.

На мне - рубцы и язвы всей планеты.
Меня клянут, треножат, бороздят.
А я приемлю все, как должную монету.
Весь этот - до истерики -
абсурдный театр.

Мне нипочем, когда терзают осы.
Застряла я в пределах двадцати.
И зажигаюсь так же чувственно и остро,
И вечно мчусь, как после бала конфетти.

Мне достается от моих погодок,
Что я веду себя не по годам.
Я просто к пятому десятку непригодна.
Но этот "икс" никто не разгадал.

Вот так иду - промокшая, как знамя,
Что не спускалось ни в каком аду.
И влюблена. В кого? - Пока не знаю.
Но главное, что дождь и - что иду.

 

***

В ПОИСКАХ НЕПОЗНАННОГО "Я"

"Мадам Бовари - это я"
Гюстав ФЛОБЕР

Пока перо не отспорилось
И в душе не пророс бурьян,
Позволяю сложиться пропорции:
"Творчество - это я".

Тем, что сыто, но обесцвечено,
Меня не заполонить.
Проникаю в сигналы Вечности
И ответа прошу у них.

Так все во мне разнозначимо!
Не характер - взрывная смесь.
Хоть и горьки плоды познания,
Выбираю - знать и уметь.

Что за каждым символом мается?
Что сокрыто в сюжетах сна?
Принимаю одну информацию:
"Себя самого познай".

Так это же я - охотница.
Это же я - мишень.
Что-то во мне не сходится,
Как ветки и вермишель.

Это же я - юродивая.
Это же я - титан.
Еще не остыла вроде бы
За миражом летать.

Это же я - обреченная.
Это же я - хирург.
Это меня, как девчонку,
Опять под венец берут.

Это же я - подсудимая,
Это же я - судья.
Ночью и днем скандирую:
"Все-таки - кто же я?.."

На самом заядлом форте
Едкую, как нашатырь,
Провозглашаю формулу:
"Я - это всё, что не ты".

Что это - эгомания?
Или эгоцентризм?
Дороже - себя обманывать.
Дешевле - с кем-то хитрить.

Во всех этих ассиметриях,
Импульсах и скачках
Такие таятся мелочи -
Значимее не сыскать.

Будь то грешники или католики,
Главное - что внутри.
Ведь не врал же Флобер, который
Назвался "Мадам Бовари".

Нет ответов,
как ложь,
обоснованных.
Легче - готовить обед.
Или, скажем,
махнуть в астрономию,
Чем разбираться в себе.

***

ПАРИЖСКИЙ ЭКСПРЕСС

Нас швырнуло друг к другу,
как пленных в запретную зону.
Распоролись греховно
понятия и языки.
Мы зашлись в пароксизме
потерянно и обнаженно.
И сомкнулись, как веки,
блокаде ночной вопреки.

Эта музыка жестов
и легких, как пена, касаний,
Когда речь каменеет,
не в силах пройти сквозь уста.
Эта мистика мимик,
в которой запутались сами,
И вслепую вскочили
На мчащийся в тайну состав.

Что нам было терять -
неприкаянность, неутоленность?
Нас обоих буравила жизнь,
то и дело пытаясь себя отобрать.
Я не знаю, как Вас,
но меня приучили с пеленок,
Чтобы тоннами лиха
платила за кроху добра.

А пока -
я меняю билет на экспресс Лурд-Париж,
соблазняющий наспех.
Нам досталось "сегодня",
чтоб в нем раствориться до дна.
И на полуфранцузском я Вас убеждаю,
что путь мне - в монашки,
И на полуанглийском
Внушаете мне, чтоб в монашки не шла.

Мой экспресс к отправленью готов.
Ну, а Вы? Вы готовы к концу этой сказки?
Прошептали воздушное что-то,
как "па" танцовщицы Дега.
…И в запале зимы,
средь нью-йоркской
безудержной скачки,
Что останется с лета? -
Всего лишь - французский загар.

 

***

 

МАЛЕНЬКИЙ ФРАНЦУЗСКИЙ РОМАНС

Вот опять променяла
оскомину сытого дома
На голодные вспышки,
на таинство встречи в пути.
И, зажмурив глаза,
я в случайные брошусь ладони,
И тебя из души извлеку,
будто сломанный
корень дантист.

Меня авиакрылья
всегда выводили из комы.
А случайные руки
всегда поднимали со дна.
Мне всегда было легче
открыть себя полузнакомым,
Я по этому свету
привыкла скитаться одна.

Меня, звездную дочь,
конь воздушный пригрел
беспричинно,
Обласкав облаками,
как теплой заморской волной.
И опять оставляю
все то, что со мной не случилось.
И опять принимаю
все то, что случилось со мной.

Распахнулись
таким одуряющим
сполохом Канны.
Я сошла с тормозов,
позволяя разжечься огню.
И сама оказалась
захваченной этим капканом.
И смеюсь над собой.
И бегу от тебя.
И за парусом алым гонюсь.

Воздух вольницы
хмелем играет внутри и снаружи.
И всё это
просто немыслимо будет забыть.
И это аббатство,
и швед, говорящий по-русски,
Как фрески на памяти,
впишутся в общий рисунок судьбы.

И поезд,
несущий меня
по прованским селеньям,
И юный попутчик,
в момент загоревшийся мной.
Как будто бы первый,
как будто бы самый последний
Гимн прожитой жизни.
Сюжет мирового кино.

Ну вот. Возвращаюсь. Пора.
В мою малоприютную Трою.
Буду греться
мотивом своим
о случайных домах.
Отскучаю. Привыкну.
И что-то в себе я открою.
Отмолчусь. Отлюблю.
И - придумаю этот романс.

***

 

 

 

ПРОЦЕСС ИСКЛЮЧЕНИЯ

Я из списка живущих
тебя исключу.
И в душе своей
крестик поставлю.
Обращусь к пересмешнику,
а не к врачу
И захлопну в минувшее ставни.

Я тебя догоню,
как последний трамвай.
И в тебе прокачусь
без билета.
Только двери свои
поплотней закрывай,
Чтоб не выпала я напоследок.

Я тебя извлеку -
как застрявший снаряд -
Из пробоин
сердечного стана.
И оплакивать буду
сто суток подряд,
А потом -
вспоминать перестану.

Может быть,
обезумев,
сойду под откос,
Иль к виску
выключатель приставлю.
Или скроюсь со сцены,
но так далеко,
Как от баса до пятой октавы.

А потом напишу
два десятка стихов
О духовности
и чужестранстве,
Но не перерасту
этот детский психоз,
Это существование в трансе.

Только точкой,
пронзительно голубой,
Беспризорной
в созвездьях несметных,
Я, возможно, 
налажу контакты с тобой,
Но - с моей самой дальней планеты.

Пламенеют
сожженные нами мосты.
Притяжение
падает навзничь.
Только б верить,
что помыслы наши чисты.
Только б знать,
что случимся однажды.

Мы проходим Землёй,
воспаленной от слез,
И друг друга
касаемся наспех,
Продолжая свой
самый опасный полет
И не ведая,
что - астронавты…

***

ПОСЛЕСЛОВИЕ К НАЧАЛУ

Ваш час прошел. Как обморок,
Как одуревший ливень.
Меня коснулись облаком.
В Вас врезалась молитвой.

Но Вам не бросить в ярости
На парус мой ошейник.
Я не гожусь для якоря.
Я - вечное движенье.

Нам не играть в достаточность.
Запоев - не бояться.
Вы для меня - метафора.
Для Вас я - черный ящик.

Нам фразами пиратствовать,
Как иглами модистка.
И - умереть от радости,
От боли - возродиться.

Наш занавес опустится.
Ко мне Вам не причалить.
Не квочка. Не распутница -
А вечное начало…
 

***

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО МИНИ-ЮБКЕ

В коротенькой юбке,
что всем баламутит глаза,
Я всё-таки
кое-что миру сумела поведать.
И пусть мне не всё удалось,
пусть не все я смогла доказать,
Я - только посыльный,
проникший в людской заповедник.

Всегда - в бесприданницах.
Вечно - на чьих-то зубах.
Плод чьей-то фантазии,
вымысел чей-то бузовый.
И если чему-то
меня научила судьба -
Тому, что нехватка любви -
равноценна нехватке озона.

Предамся ли грешности,
тисну ль себя в монастырь,
Зажгусь ли опять
этим несостоявшимся зовом -
Венчальные чаши мои
так же незаполнимо пусты.
И сходит с ума в них
критический мизер озона.

И только тогда,
когда рамки раздвинешь свои
И впишешься в гонку
за неуловимостью истин,
Начнут раскрываться
немыслимые слои
Художника
самой нераспознаваемой кисти.

И станет неважным,
что час протрубит умирать,
И как наши
остросюжетные нити сплетутся.
Гораздо важней - далеко ли ушли от вчера,
И чем оправдать
неоправданность наших поступков.

Но ни под каким напряженьем
не стану себя заземлять.
Оборванным клином
моя стихограмма повиснет.
И все воспаленные строки
во мне заболят,
Но я не знавала еще
безболезненных высей.

Подчас нестерпимо
носить в себе этот багаж.
Свободы избранница,
вырвусь за грань обихода.
И преображенным сознаньем,
которым не каждый богат, -
Нащупаю смысл
своего неземного прихода.

Хоть в нормы не влажу
и к благам мирским не влекусь,
И хоть мне не часто
бывает тепло и уютно, -
Из сердца горящую
я вырываю строку
В своей мини -
до криминальности юбке.

Вот так я живу -
разрывая себя пополам.
В одном - укрываясь от глаз,
фанатично ловлю всё,
что Небо осветит.
В другом - как комета -
врезаюсь в гигантский бедлам,
Что шутя окрестила однажды
"людской заповедник".

***

 

 

 

 

 

 

ДРУГАЯ

"За то, что мне прямая неизбежность -
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид".

Марина Цветаева

Как бы злыдни меня ни стегали,
Как бы вихрю злословья ни сечь,
Понимаете, я - другая.
Я совсем не такая, как все.

Вы не думайте, я не нарочно,
Это вовсе не выпендреж.
Я зашла в этот мир без сорочки.
В нем - сожрут, если не соврешь.

Как бы вам объяснить попроще,
Не впадая в заумный тон:
Нет в своем королевстве пророчеств.
Всё приходит к нам слишком потом.

Оттого меня глушат, Господи,
И в расчет меня не принимают,
Что случилось с собственным Голосом.
Легче - если б была немая.

Меня вечно куда-то тянет.
Моё ложе Прокруст причастил.
Может быть - инопланетянка
Или праведница во плоти.

То ли снова попутал леший,
То ль зовет под венец изгой,
Мне от этого вовсе не легче,
Всё равно мне не стать другой.

Не плясать под чужую дудку,
Юбки длинные не носить,
На больных и глупцов не дуться,
По своей вращаться оси.

Даже мини период не выждав,
С полкивка совращаю покой.
Деться некуда. Брошен вызов.
Мне начертано быть другой.

Где узнать, что же всё-таки лучше?
Как мертвец - безответный вопрос.
Знаю: злостно благополучие,
Коль оно притупляет рост.

Обжигаю толпу - крапивой.
Подрываю - как динамит.
Чей-то взгляд, забурливший, как пиво,
За меня зацепился на миг.

Под моей застекленной личиной -
Обнаженная жуть кричит.
А со мной комплексуют мужчины -
Как снегурочки на печи.

Видно, магия в этом какая -
Прокаженная, без манер,
Всё еще собой увлекаю.
Все еще будоражу нерв.

Связи срублены. Что ж я не гасну?!
С упоением бьет бытиё.
Я сама для себя загадка.
И сама - разрешенье ее.

Сочленяет меня полярность.
Млечный Путь мой маршрут освятил.
Слабакам, что меня оставляют,
Я желаю простого пути.

И взбираюсь на пик автономно.
Нипочем мне любой подъем.
Предпочтительней - одинокость,
Чем глухая пустошь вдвоем.

Цепенею. Артачусь. Сверкаю.
На пределе влетаю в криз.
Но во всем побеждает Другая.
Пусть - не сахар. Но - не "одна из…".

Я живу по высотным тарифам.
Не меняю "возьми" на "солги".
Все мои сбереженья сторицей
Составляют стихи и долги.

Не магнитит меня Эльдорадо.
Я - за звездный, крутой разгон,
За проклятие и за награду -
Быть Другой.

***

КАРИБСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Я выйду за тобой
пекущим следом,
Притихшая, как ночь
у тропиков в плену.
Забьется на весь мир
то, что зажато слева,
И осознаю вдруг,
что медленно тону.

А с кем-то поведу
сторонние беседы
Об арии зрачка,
где "нет" - запевка "да".
Запрусь - как дверь в запрет.
А может быть, - уеду,
Срывая на ходу в былое провода.

Опять собьют с пути
полуночные рейсы,
Спонтанных поездов
дурманящая блажь.
Попутные ветра
заштопают порезы
И сложится из них
на памяти коллаж.

Пристойные мужья
мне шлют украдкой знаки.
Я объясняю им,
что мой знак прокажен.
И помогаю всем
непонято, как знахарь,
Не думать обо мне,
беречь себя для жен.

Не скажешь, что ушло,
скорее - притворилось,
Не одолев боязнь
представиться нагим.
Я выжму из себя,
схватившись за перила,
Что больше не смогу
заполниться другим.

И буду проходить
поверхностно и мило
По новым номерам,
в иные имена.
Свой груз переведу
доверенным чернилам,
Что часть души моей
в тебе погребена.

И, значит, я теперь
жива наполовину.
В сокрытости Луны
черпая вещий толк,
Я высвечусь для всех
нескошенной травинкой,
Но корня моего
не разглядит никто.

Наверно, не по мне -
обрюзгшая стабильность.
И мне ли обрести
когда-нибудь свое?!
Не сохранить гнезда.
Не млеть в автомобиле.
Но слушать, как душа
распахнуто поет.

Мне выдано прослыть
факиром на минуту.
В ромашковом бреду
теряться босиком.
Анестезией стать
случайному кому-то.
Но спаренно - свое
не обрести ни в ком.

Меня сверлит молва
И раздевают взгляды.
Берут на острова.
Пытаются украсть.
А я бегу от всех
на звездные поляны.
Вот это для меня
придумано как раз.

Какой-то новый дух
мне горло перехватит.
На зов его метнусь
в карибскую волну.
Почти что без руля
пересеку экватор,
И осознаю вдруг,
что больше не тону.

Я вспомню о тебе,
когда волна залижет
Рубиновый рубец,
что память раскроил.
И руки - не твои -
мне станут как-то ближе,
Хотя они никак
не возместят твоих.

Есть благость отпустить
то, что неотделимо,
Благословляя всё:
и поросль, и срез.
И превзойти себя,
клин вышибая клином,
И празднично нести
свой воспаленный крест.

Распятой быть на нем
печатью мирозданья,
Не уронить себя,
одолевая крах,
Остаться только с тем,
что неисповедально,
И выразить его
в оттенках и штрихах.