Флаг русской литературы приспущен. Почти одновременно рухнули 2 столпа её поэтического Олимпа: 1-го июня – Андрей Вознесенский; 29 ноября – Белла Ахмадулина. Им было, что сказать друг другу на земных перекрёстках. И, наверняка, найдётся, о чём побеседовать ТАМ, в невычисляемых и непостижимых нами пространствах.

На полотнах моей жизни в полный рост запечатлены портреты некоторых величайших представителей человеческого сообщества. В течение трёх с половиной десятилетий меня связывала близкая дружба с Андреем Вознесенским. С Беллой Ахмадулиной я познакомилась ещё раньше. Среди моих многочисленных литературных реликвий – подаренные ею книги, фотографии, стихотворение, которое она подарила мне в день моего рождения, находясь с визитом в Нью-Йорке.

 

Вспоминается, что она любила, чтоб её называли БЕлла, а не БЭлла, и без отчества. Во всём её облике витала аура нездешности и неизбывности. Казалось, что печаль была хроническим фоном, на котором развёртывались сцены её жизни.

Она очень любила своих дочерей – Анну и Лизу – одна из которых была удочерена в браке с Евтушенко. А другая – дочь сына поэта Кайсына Кулиева.

Скорость была её топливом: «Мчи, Белка, Божественный кореш», – орифмовывал её Андрей Вознесенский.

Она сплетала узор своих строк так же искусно, как народные умельцы творили свои изделия. Она была одарена талантом вдохнуть поэтическую жизнь в любой самый прозаический сюжет.

            Два мрачных исподлобья сведены
в неразрешимой и враждебной встрече:
рояль и ты – две сильных тишины,
два слабых горла музыки и речи.
Но твоего сиротства перевес
решает дело. Что рояль? Он узник
безгласности, покуда в до-диез
мизинец свой не окунёт союзник.

Слова «сиротство», «немота», «суетность» были прочно прописаны в её лексическом репертуаре.

Друзья были её якорем. Она была их спасательным кругом. В файлах памяти сохранились эпизоды, когда я была в гостях у Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера, в его мастерской на Арбате. За время моего пребывания там ей звонил В. Аксёнов, который делился своими впечатлениями о поездке в Америку. Впоследствии он напишет об этом прозу «Круглые сутки нон-стоп». Также звонил Высоцкий, который долго жаловался на проблемы то ли с приездом Марины к нему, то ли с заключением их брака. Точно уже не помню. Белла, как всегда, принимала живое участие в чужих бедах. Пыталась она помочь и мне, когда все мои помыслы были направлены на переезд из Одессы в Москву. Увы, всё это, как всегда, закончилось непредсказуемо: вместо Москвы меня перетащили за океан…

Дар – равно долг. Особенно, когда это касается дара словесности. И в душе Беллы обычно находили пристанище те, кто был отвергнут диктатом большинства и официозом. Стихи протекали по её сосудам также естественно, как кровь. Но она редко была удовлетворена созданным ею. Для иллюстрации – на одной из книг, подаренных мне, она сделала следующую надпись: «Моя дорогая милая Инночка! Книжонка плохая, а Вы – хорошая. Ваша Белла». А «книжонка» эта называлась «Свеча».

Как и у всех поистине великих творцов, в ней жило ощущение того, что творческий Абсолют недосягаем и что именно к нему должны быть направлены все побуждения творящего. Похожая на хрупкую хрустальную вазу, в творчестве Ахмадулина была Атлантом.

А сейчас Белла – белая птица русской словесности – взлетела на причитающуюся ей высоту…

 

Инна Богачинская

Нью-Йорк

 

                                                                   «СЕБЯ Я ПРЕДОСТАВИЛА ДОБРУ…»

 

 

Весь в мелких кудрях шоколадного цвета пёс Фома в недоумении. Он заходит к нам с разных сторон. Заглядывает в глаза. И как-то очень грустно опускает голову. На пол летят мягкие белоснежные перья.

– Вам, может быть, неприятна эта работа? – прямо в меня – два тёмно-карих сострадания в раскосой оправе.

Разделываем перепёлок в 4 руки. Потом Белла вложит их в духовку. И в мастерской запахнет костром, пряностью едва прихваченного огнём мяса и ещё чем-то неуловимым и дурманящим.

Телефон то и дело звонит.

– Жарю, воспитываю детей, – отвечает она на нескончаемую вереницу вопросов. Но – ни слова о работе. О том, что совсем скоро выйдут 2 книги, в которых собраны последние стихи, переводы и проза. О том, что надо писать очередную статью. О стихах, которые исходят из всего её облика.

Каждый день – обрыв какой-то грани и зачатие новой. Достаточно ли сделано? Вопрос этот неизменен. Он тревожит все творческие души.

«Творить – значит убивать смерть», – удивительно ёмкая мысль Ромэна Роллана. По каплям, по мучительным строчкам воспроизводить окружающий мир и себя в нём. Всё, что не даёт покоя, что прорывается безудержным ливнем, падает скошенной травой, замирает тысячеголосым шорохом, отражается остывшей звездой.

Страшно было: страшусь и спешу,

Есмь сегодня, а буду ли снова?

…Многоликая мастерская художника с красками и неоконченными картинами, с камином и крохотной ёлкой, стоящей на высоких подпорках; с тетрадным листком над газовой плитой – «Как готовить бифштекс» – кажется, поглощает своей огромностью эту маленькую женщину. Но обманчиво впечатление. В самом деле мастерская наполнена её духом. Её неслышной, как бы извиняющейся походкой (не слишком ли много шума производят движения?). Её «усечённой полумглой зрачка», в котором – «открытый взор славянства» и ещё что-то ускользающе-грустное, как два блуждающих огня. И её голосом, неторопливым, совсем школьным…

И перемен скорейших

Ей предстоит удача и печаль…

…С детства Белла Ахмадулина была убеждена в том, что будет заниматься литературой. Сначала она писала, по её словам «чудовищные стихи». Но в 8-м классе на её долю выпал неожиданный и непонятный для неё успех. Это было на одном из заседаний литературного кружка. Она читала свои стихи. Их безоговорочно признали. И под общие ликующие возгласы наградили её званием поэтессы.

Белла неслась домой. Над остановившимися впопыхах деревьями. Над узкой расщелиной Ордынки. Над тихим пламенем буквы «М» с её тёплым дыханием, принимающим всех в хитроумные сплетения подземки.

О, эта ни с чем не сравнимая сладость первого головокружения! И вдруг…

– Прямо у моего дома раздавленной на снегу калиной заалели следы крови. Под машиной погибла моя собака. С тех пор я всегда соотносила видимость поверхностной удачи с истинной печалью.

Для неё, «плачущей любою мышцей в теле», страшнее всего самодовольство и сытость – визитные карточки напыженных самозванцев. Канатоходка, балансирующая над бездной. Вся – неуверенность и беззащитность. («И вдруг я подумала, что он добро и точно разгадал за всеми рассказами мою истинную неуверенность и печаль. – Спасибо вам, – сказала я. И это «спасибо» запело и заплакало во мне»).

И вместе с тем – внутренний стержень, от которого не отступает в любых поисках: «Себя я предоставила добру…» И вызов абажуру в разводах и дешёвой вертлявости канарейки – тому, что так любовно взращивается и лелеется обывательской посредственностью: «Как жжётся этот раскалённый ад, который именуется уютом».

– Хочу писать так, чтобы людям становилось легче. Тихо, просто и несуетно. А пока… не то у меня получается… Хочу писать больше прозы. Почему? Даже не знаю сама.

Внешностью – совсем девочка. Одета просто, по-мальчишески. Коричневые брюки, рубаха с большим, чуть приподнятым воротником. Ничего показного. Всё искренне и естественно. И открыта для всех, и заперта внутри себя с чем-то своим, недосказанным и неразрешимым.

Жизнь не ровна. То несётся, не разбирая дороги, порывистая и обманчивая, как флиртующий ветер. То – сдавленная, захлебнувшаяся немотой. Но всегда остаётся одно – то, что не изменяет и не предаёт. Свой остров. Своё убежище. Своя икона.

– Пушкин… Всё в этом имени. Живое, человеческое. Неоценимый подарок – любоваться его личностью. Так зримо. Как будто бы не было злой неумолимости пули. Жить его душой и страстью. Этого хватит на целую жизнь. И когда – булыжники, и когда – асфальт.

Вот Белла Ахмадулина читает стихи. Чего в ней больше – голоса или глаз?..

«Нетерпение и талант, и счастливая углублённость в своё дело – лучше этого не бывает ничего на свете», – напишет она в своём рассказе «На Сибирских дорогах».

ХХХ

…Ухожу из мастерской в проседь январского дня. Каждой клеткой вплетаюсь в геометрию проспектов и церквей, в угловатый рисунок переулков. А рядом со мной странствует голос Поэта. Он сливается с диалогами машин, с музыкой нечаянностей и соблазнов.

И я уже не могу различить, откуда исходит его незатейливая мелодия:

        Мне нравится, что жизнь всегда права,
Что празднует в ней вечная повадка –
Топырить корни, ставить дерева
И меж ветвей готовить плод подарка.

Инна Богачинская

1974 г.